САЙТ ШРИ АУРОБИНДО И МАТЕРИ

WWW.AUROBINDO.RU

Домашняя страничка  |  Работы |   Работы Шри Ауробиндо | Савитри
Sri Aurobindo Шри Ауробиндо
   
SAVITRI САВИТРИ
A Legend and a Symbol Символ и легенда
   
PART THREE ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
   
BOOK NINE КНИГА ДЕВЯТАЯ
The Book of Eternal Night Книга вечной Ночи
Canto Two Песнь вторая
The Journey in Eternal Night Путешествие в вечной Ночи
and the Voice of the Darkness И голос Тьмы
Awhile on the chill dreadful edge of Night Какое-то время на холодном краю Ночи ужасном
All stood as if a world were doomed to die Все стояли, словно мир обречен был на смерть,
And waited on the eternal silence' brink. И ждали на безмолвной вечной границе.
Heaven leaned towards them like a cloudy brow Небеса склонялись к ним, как облачный лоб
Of menace through the dim and voiceless hush. Угрозы, через смутную и безгласную тишь.
As thoughts stand mute on a despairing verge Словно мысли немо стояли на грани отчаяния,
Where the last depths plunge into nothingness Где глубины последние ныряют в ничто
And the last dreams must end, they paused; in their front И последние грезы должны кончиться, они медлили; впереди
Were glooms like shadowy wings, behind them, pale, Был мрак, подобный тенистым крыльям, позади - бледный,
The lifeless evening was a dead man's gaze. Безжизненный вечер, словно взгляд мертвеца.
Hungry beyond, the night desired her soul. По ту сторону - голодная ночь ее душу желала.
But still in its lone niche of templed strength Но спокойный в своей одинокой нише силы, что жила в храме,
Motionless, her flame-bright spirit, mute, erect, Неподвижный, ее огненно яркий дух, безмолвный и выпрямившийся,
Burned like a torch-fire from a windowed room Горел как пламя факела из окон комнаты
Pointing against the darkness' sombre breast. Напротив мрачной груди темноты.
The Woman first affronted the Abyss И Женщина первая бросила вызов Пучине,
Daring to journey through the eternal Night. Дерзая путешествовать через вечную Ночь.
Armoured with light she advanced her foot to plunge Укрепленная светом, она дала своей ноге погрузиться
Into the dread and hueless vacancy; В ужасную бесцветную пустоту;
Immortal, unappalled, her spirit faced Бессмертный, неиспуганный дух ее встретил
The danger of the ruthless eyeless waste. Безжалостной непроницаемой пустыни опасность.
Against night's inky ground they stirred, moulding На чернильной почве ночи они шевелились, формируя
Mysterious motion on her human tread, Свое мистическое движение по ее человеческой поступи,
A swimming action and a drifting march Плывущее движение, дрейфующий марш,
Like figures moving before eyelids closed: Словно фигуры, скользящие под закрытыми веками:
All as in dreams went slipping, gliding on. Все, как в грезе, шли, плавно скользя, все дальше.
The rock-gate's heavy walls were left behind; Каменных ворот тяжелые створки были оставлены сзади;
As if through passages of receding time Словно через проходы отступавшего времени
Present and past into the Timeless lapsed; Нынешнее и прошлое в Безвременье падало;
Arrested upon dim adventure's brink, Арестованное на краю авантюры неясной
The future ended drowned in nothingness. Будущее, утопленное в небытие, кончилось.
Amid collapsing shapes they wound obscure; Среди разрушающихся форм они неясно кружились;
The fading vestibules of a tenebrous world Блекнущие преддверия мрачного мира
Received them, where they seemed to move and yet Их получили, где они, казалось, двигались, оставаясь
Be still, nowhere advancing yet to pass, Неподвижными, никуда не продвигаясь, но куда-то при том проходя,
A dumb procession a dim picture bounds, Немая процессия неясной картиной бежала,
Not conscious forms threading a real scene. Не сознательные форы, по сцене реальной идущие.
A mystery of terror's boundlessness, Мистерия безграничности ужаса,
Gathering its hungry strength the huge pitiless void Собирающая свою голодную силу огромная, безжалостная пустота
Surrounded slowly with its soundless depths, Окружила своими глубинами беззвучными медленно,
And monstrous, cavernous, a shapeless throat И чудовищная, пещеристая, бесформенная глотка
Devoured her into its shadowy strangling mass, Поглотила ее в свою тенистую душащую массу,
The fierce spiritual agony of a dream. Свирепая духовная агония грезы.
A curtain of impenetrable dread, Занавес непроницаемого страха,
The darkness hung around her cage of sense Тьма повисла вокруг ее клети чувства,
As, when the trees have turned to blotted shades Как когда деревья превращаются в тенистые пятна
And the last friendly glimmer fades away, И последний дружеский отблеск гаснет
Around a bullock in the forest tied Вокруг вола, что в лесу связан
By hunters closes in no empty night. Охотниками, скрытыми в ночи наполненной.
The thought that strives in the world was here unmade; Мысль, что в мире старалась, здесь была аннулирована;
Its effort it renounced to live and know, Свое усилие жить и знать мысль отвергла,
Convinced at last that it had never been; Убежденная, наконец, что ее никогда не было;
It perished, all its dream of action done: Мысль погибла, вся ее греза действия кончилась:
This clotted cypher was its dark result. Этот сгустившийся шифр своим темным был результатом.
In the smothering stress of this stupendous Nought В удушающем стрессе этого громадного Ничто
Mind could not think, breath could not breathe, the soul Разум думать не мог, дыхание - дышать, душа -
Could not remember or feel itself; it seemed Помнить или себя чувствовать; она казалась
A hollow gulf of sterile emptiness, Пустой бездной стерильной пустоты,
A zero oblivious of the sum it closed, Нулем, не помнящим суммы, им завершаемой,
An abnegation of the Maker's joy Отрицанием Создателя радости,
Saved by no wide repose, no depth of peace. Не спасенной ни широким покоем, ни глубиной мира.
On all that claims here to be Truth and God Все, что претендовало здесь быть Правдой и Богом,
And conscious self and the revealing Word Сознающим собою, обнаруживающим Словом,
And the creative rapture of the Mind Созидательной радостью Разума,
And Love and Knowledge and heart's delight, there fell Любовью, Знанием, восторгом сердца, здесь опускалось
The immense refusal of the eternal No. Необъятным отказом вечного Нет.
As disappears a golden lamp in gloom Как тает золотая лампа во мраке,
Borne into distance from the eyes' desire, Уносимая вдаль от желания глаз,
Into the shadows vanished Savitri. Так в тени исчезала Савитри.
There was no course, no path, no end or goal: Там не было направления, ни пути, ни конца или цели:
Visionless she moved amid insensible gulfs, Не видя, она среди пучин бесчувственных двигалась
Or drove through some great black unknowing waste, Или ступала через некую великую, черную, неведающую пустошь,
Or whirled in a dumb eddy of meeting winds Или кружилась в немом вихре встречных ветров,
Assembled by the titan hands of Chance. Собранных титаническими руками Случайности.
There was none with her in the dreadful Vast: Здесь, в ужасной Обширности, никого с нею не было:
She saw no more the vague tremendous god, Она не видела больше неясного ужасного бога,
Her eyes had lost their luminous Satyavan. Ее глаза потеряли Сатьявана их светлого.
Yet not for this her spirit failed, but held Но ее дух не слабел, а держал
More deeply than the bounded senses can Более глубоко, чем могут ограниченные чувства,
Which grasp externally and find to lose, Что хватают внешнее и находят, чтобы терять,
Its object loved. So when on earth they lived Свои объекты любви. Так, когда на земле они жили,
She had felt him straying through the glades, the glades Она ощущала его, блуждающего по полям, полям,
A scene in her, its clefts her being's vistas Что были сценою в ней, ее существа перспективами,
Opening their secrets to his search and joy, Раскрывавшими их секреты его поиску и его радости,
Because to jealous sweetness in her heart Ибо ревнивой сладости в ее сердце,
Whatever happy space his cherished feet Какое бы счастливое пространство его возлюбленные ноги
Preferred, must be at once her soul embracing Не предпочли, должно было тотчас ее душою,
His body, passioning dumbly to his tread. Бессловесно его поступь чувствующей, его тело обнято.
But now a silent gulf between them came Но сейчас молчаливая бездна между ними легла
And to abysmal loneliness she fell, И она в бездонное одиночество падала,
Even from herself cast out, from love remote. Даже из самой себя выброшенная, от любви отдаленная.
Long hours, since long it seems when sluggish time Долгие часы, что долгими стали с тех пор, как медленное время
Is measured by the throbs of the soul's pain, Измерялось пульсом боли души,
In an unreal darkness empty and drear В нереальной тьме, пустой и унылой,
She travelled treading on the corpse of life, Она путешествовала, по трупу жизни ступая,
Lost in a blindness of extinguished souls. Затерянная в слепоте угасших душ.
Solitary in the anguish of the void В муке пустоты одинокая,
She lived in spite of death, she conquered still; Она жила вопреки смерти, она все еще побеждала;
In vain her puissant being was oppressed: Тщетно ее могучее существо угнеталось:
Her heavy long monotony of pain Ее тяжелая, долгая монотонность страдания
Tardily of its fierce self-torture tired. Медленно от своего мучения себя уставала.
At first a faint inextinguishable gleam, Сперва слабый негаснущий проблеск,
Pale but immortal, flickered in the gloom Бледный, но бессмертный, во тьме замерцал,
As if a memory came to spirits dead, Словно память вернулась к духам умершим,
A memory that wished to live again, Память, что желала жить снова,
Dissolved from mind in Nature's natal sleep. Испарившаяся из разума во сне натальном Природы.
It wandered like a lost ray of the moon Этот проблеск блуждал, как луч луны потерявшийся,
Revealing to the night her soul of dread; Открывая ночи ее душу страха;
Serpentine in the gleam the darkness lolled, Змеевидная в проблеске тьма разлеглась,
Its black hoods jewelled with the mystic glow; Ее черные капюшоны, как в камнях драгоценных, украшены мистическим жаром;
Its dull sleek folds shrank back and coiled and slid, Ее тусклые, лоснящиеся складки скользили и вились, они отступали,
As though they felt all light a cruel pain Словно всякий свет ощущали мучительной болью
And suffered from the pale approach of hope. И от бледного приближения надежды страдали.
Night felt assailed her heavy sombre reign; Ночь ощущала нападение на свое тяжелое, мрачное царство;
The splendour of some bright eternity Великолепие некой светлой вечности
Threatened with this faint beam of wandering Truth Грозило своим слабым лучом блуждающией Истины
Her empire of the everlasting Nought. Ее империи длящегося вечно Ничто.
Implacable in her intolerant strength В своей нетерпимой силе неумолимая,
And confident that she alone was true, Уверенная, что лишь она одна может быть правильна,
She strove to stifle the frail dangerous ray; Она старалась опасный хрупкий луч задушить;
Aware of an all-negating immensity Сознавая всеотрицающую необъятность,
She reared her giant head of Nothingness, Она подняла свою гигантскую голову Ничто,
Her mouth of darkness swallowing all that is; Ее пасть тьмы, глотающую все, что есть;
She saw in herself the tenebrous Absolute. Она видела мрачным Абсолютом себя.
But still the light prevailed and still it grew, Но побеждал свет и расти продолжал,
And Savitri to her lost self awoke; И Савитри к своей утерянной себе пробудилась;
Her limbs refused the cold embrace of death, Ее члены отбросили холодные объятия смерти,
Her heart-beats triumphed in the grasp of pain; В хватке боли торжествовали ее сердца удары;
Her soul persisted claiming for its joy Ее душа упорствовала, требуя для своей радости
The soul of the beloved now seen no more. Душу любимого, ныне незримую.
Before her in the stillness of the world Перед собой в безмолвии мира
Once more she heard the treading of a god, Поступь бога она снова услышала
And out of the dumb darkness Satyavan, И из немой тьмы Сатьяван,
Her husband, grew into a luminous shade. Ее муж, вырос в светлую тень.
Then a sound pealed through that dead monstrous realm: Затем сквозь чудовищное, мертвое царство звуки прорвались:
Vast like the surge in a tired swimmer's ears, Обширные как огромные волны, в ушах пловца утомленного,
Clamouring, a fatal iron-hearted roar, Шумный, фатальный, железносердечный рев,
Death missioned to the night his lethal call. В ночи летальный зов Смерти:
"This is my silent dark immensity, "Вот моя темная необъятность безмолвная,
This is the home of everlasting Night, Вот дом вечно длящейся Ночи,
This is the secrecy of Nothingness Вот тайна Ничто,
Entombing the vanity of life's desires. Желаний жизни тщету погребающая.
Hast thou beheld thy source, O transient heart, Увидело ли ты свой источник, о скоротечное сердце,
And known from what the dream thou art was made? Узнало, из какой грезы ты было сделано?
In this stark sincerity of nude emptiness В этой полной искренности нагой пустоты
Hopest thou still always to last and love?" Ты еще надеешься вечно жить и любить?"
The Woman answered not. Her spirit refused Не ответила Женщина. Ее дух отверг
The voice of Night that knew and Death that thought. Голос Ночи, что знала, и Смерти, что думала.
In her beginningless infinity В безначальной своей бесконечности
Through her soul's reaches unconfined she gazed; Через протяженности своей души безграничные глядела она;
She saw the undying fountains of her life, Она видела своей жизни истоки бессмертные,
She knew herself eternal without birth. Она знала себя без рождения вечной,
But still opposing her with endless night Но все еще подавляя ее нескончаемой ночью,
Death, the dire god, inflicted on her eyes Смерть, ужасный бог, на ее глаза положил
The immortal calm of his tremendous gaze: Бессмертное спокойствие своего страшного взора:
"Although thou hast survived the unborn void "Хотя ты и выжила, пустота нерожденная,
Which never shall forgive, while Time endures, Которой никогда не прощу, пока длится Время,
The primal violence that fashioned thought, Первобытное неистовство, что мысль формирует,
Forcing the immobile vast to suffer and live, Заставляя неподвижную обширность жить и страдать,
This sorrowful victory only hast thou won Лишь печальная победа тобою одержана,
To live for a little without Satyavan. Пожить без Сатьявана немного.
What shall the ancient goddess give to thee Что богиня даст тебе древняя,
Who helps thy heart-beats? Only she prolongs Помогающая ударам твоего сердца? Она лишь продлевает
The nothing dreamed existence and delays Ничто, существующим выдуманное, и откладывает
With the labour of living thy eternal sleep. Трудом жизни твой вечный сон.
A fragile miracle of thinking clay, Хрупкое чудо мыслящей глины,
Armed with illusions walks the child of Time. Вооруженный иллюзиями ребенок Времени.
To fill the void around he feels and dreads, Заполнить вокруг пустоту, которую он боится и ощущает,
The void he came from and to which he goes, Пустоту, из которой пришел он и в которую он возвращается,
He magnifies his self and names it God. Он восхваляет свою самость и Богом ее именует.
He calls the heavens to help his suffering hopes. Он зовет небеса помочь его надеждам страдающим.
He sees above him with a longing heart Над собой он видит жаждущим сердцем
Bare spaces more unconscious than himself Нагие пространства, более бессознательные, чем он сам,
That have not even his privilege of mind, Что не имеют даже его привилегии разума,
And empty of all but their unreal blue, Пустые ото всего, кроме своей синевы нереальной,
And peoples them with bright and merciful powers. Он заселяет своими светлыми и милосердными силами.
For the sea roars around him and earth quakes Ибо море ревет вокруг него и земля разверзается
Beneath his steps, and fire is at his doors, Под шагами его, огонь - его двери,
And death prowls baying through the woods of life. И смерть рыщет по лесам жизни охотясь.
Moved by the Presences with which he yearns, Движимый Присутствием, с которым стремится,
He offers in implacable shrines his soul Свою душу он предлагает в неумолимых часовнях
And clothes all with the beauty of his dreams. И одевает все красотой своих грез.
The gods who watch the earth with sleepless eyes Боги, что видят землю глазами бессонными
And guide its giant stumblings through the void, И ведут ее гигантские запинки сквозь пустоту,
Have given to man the burden of his mind; Дали человеку его разума бремя;
In his unwilling heart they have lit their fires В его нерасположенном сердце свои огни засветили
And sown in it incurable unrest. И неизлечимое беспокойство посеяли в нем.
His mind is a hunter upon tracks unknown; Его разум - охотник на тропинках неведомых;
Amusing Time with vain discovery, Развлекая Время открытиями тщетными,
He deepens with thought the mystery of his fate Он углубляет мистерию своей судьбы мыслью,
And turns to song his laughter and his tears. Воспевает смех свой и слезы.
His mortality vexing with the immortal's dreams, Его смертность беспокоя бессмертия грезами,
Troubling his transience with the infinite's breath, Дыханием бесконечности его скоротечность тревожа,
They gave him hungers which no food can fill; Они дают ему голод, утолить который нет пищи;
He is the cattle of the shepherd gods. Он - рогатый скот богов-пастухов.
His body the tether with which he is tied, Его тело - привязь, которой он связан,
They cast for fodder grief and hope and joy: Как корм они бросают надежду, радость и горе:
His pasture ground they have fenced with Ignorance. Землю его пастбища они оградили Неведением.
Into his fragile undefended breast В его хрупкую, незащищенную грудь
They have breathed a courage that is met by death, Они вдохнули храбрость, что встречается смертью,
They have given a wisdom that is mocked by night, Они дали мудрость, которую осмеивает ночь,
They have traced a journey that foresees no goal. Они начертали маршруты, на которых цели не видно.
Aimless man toils in an uncertain world, Бесцельно человек трудится в неуверенном мире,
Lulled by inconstant pauses of his pain, Баюкаемый непостоянными перерывами его боли,
Scourged like a beast by the infinite desire, Бичуемый бесконечными желаниями, как зверь,
Bound to the chariot of the dreadful gods. Привязанный к колеснице ужасных богов.
But if thou still canst hope and still wouldst love, Но если ты еще можешь надеяться и еще хочешь любить,
Return to thy body's shell, thy tie to earth, Вернись в скорлупу своего тела, свои узы с землей,
And with thy heart's little remnants try to live. И жить с малым остатком своего сердца попробуй.
Hope not to win back to thee Satyavan. Не надейся отвоевать себе своего Сатьявана.
Yet since thy strength deserves no trivial crown, Но так как твоя сила не заслуживает тривиальной короны,
Gifts I can give to soothe thy wounded life. Твоей раненной жизни в подарок утешение я могу дать.
The pacts which transient beings make with fate, Договор, который мимолетные существа заключить с судьбой могут,
And the wayside sweetness earth-bound hearts would pluck, Придорожную сладость, которую срывают сердца, землей ограниченные,
These if thy will accepts make freely thine. Она, если ты пожелаешь принять, станет всецело твоей.
Choose a life's hopes for thy deceiving prize." Избери жизни надежды своим призом обманчивым".
As ceased the ruthless and tremendous Voice, Когда безжалостный страшный Голос замолк,
Unendingly there rose in Savitri, Бесконечно поднимались в Савитри,
Like moonlit ridges on a shuddering flood, Как залитые луной гребни содрогающегося паводка,
A stir of thoughts out of some silence born Движения мыслей, рожденные из безмолвия некоего,
Across the sea of her dumb fathomless heart. Бегущие по морю ее немого бездонного сердца.
At last she spoke; her voice was heard by Night: Наконец, она сказала; ее голос был Ночью услышан:
"I bow not to thee, O huge mask of death, "Я не кланяюсь тебе, о маска смерти огромная,
Black lie of night to the cowed soul of man, Черная ложь ночи, предлагаемая душе человека запуганной,
Unreal, inescapable end of things, Нереальный конец вещей неизбежный,
Thou grim jest played with the immortal spirit. Ты - мрачная шутка, играющая с духом бессмертным.
Conscious of immortality I walk. Я гуляю, сознавая бессмертие.
A victor spirit conscious of my force, Победный дух, силу свою сознающий,
Not as a suppliant to thy gates I came: Не как просительница я в твои ворота вошла:
Unslain I have survived the clutch of Night. Неубитая, я пережила хватку Ночи.
My first strong grief moves not my seated mind; Мое главное сильное горе моим не движет умом;
My unwept tears have turned to pearls of strength: Мои непролитые слезы превратились в жемчужины силы:
I have transformed my ill-shaped brittle clay Я трансформировала свою неудачно сформированную хрупкую глину
Into the hardness of a statued soul. В тяжесть статуи души.
Now in the wrestling of the splendid gods Ныне в борьбе великолепных богов
My spirit shall be obstinate and strong Мой дух будет упрямым и сильным,
Against the vast refusal of the world. Противостоя отказам многочисленным мира.
I stoop not with the subject mob of minds Я не сгибаюсь с подчиненной толпою умов,
Who run to glean with eager satisfied hands Что бегут подбирать нетерпеливыми руками довольными
And pick from its mire mid many trampling feet И выковыривают из грязи среди множества топающих ног
Its scornful small concessions to the weak. Его презрительные мелкие уступки слабому.
Mine is the labour of the battling gods: Мой труд - богов борющихся:
Imposing on the slow reluctant years Принуждая на медленные, неохотные годы
The flaming will that reigns beyond the stars, Пылающую волю, что царит за пределами звезд,
They lay the law of Mind on Matter's works Они возлагают закон Разума на работы Материи
And win the soul's wish from earth's inconscient Force. И желание души у бессознательной Силы земли отвоевывают.
First I demand whatever Satyavan, Во-первых, Сатьявана я требую,
My husband, waking in the forest's charm Моего мужа, проснувшегося в очаровании леса
Out of his long pure childhood's lonely dreams, От своих одиноких грез долгого чистого детства,
Desired and had not for his beautiful life. Желанных, но не для его жизни прекрасной.
Give, if thou must, or, if thou canst, refuse." Дай, если должен, или откажись, если можешь".
Death bowed his head in scornful cold assent, Смерть склонила голову в презрительном холодном согласии,
The builder of this dreamlike earth for man Строитель для человека этой грезе подобной земли,
Who has mocked with vanity all gifts he gave. Которого дразнит тщетой всех даров, ею подаренных.
Uplifting his disastrous voice he spoke: Возвысив свой гибельный голос, сказал он:
"Indulgent to the dreams my touch shall break, "Я снисходителен к грезам, которые мое касание разрушит,
I yield to his blind father's longing heart Тоскующему сердцу его отца я уступаю
Kingdom and power and friends and greatness lost Королевство и силу, утраченных друзей и величие,
And royal trappings for his peaceful age, Царские атрибуты для его мирной старости,
The pallid pomps of man's declining days, Бледную пышность клонящихся к закату дней человека,
The silvered decadent glories of life's fall. Посеребренную, увядающую славу падения жизни.
To one who wiser grew by adverse Fate, Тому, кто мудрее стал благодаря враждебной Судьбе,
Goods I restore the deluded soul prefers Я возвращу блага, которые душа предпочитает обманутая
To impersonal nothingness's bare sublime. Имперсонального ничто обнаженной величественности.
The sensuous solace of the light I give Чувственное утешение света я дам
To eyes which could have found a larger realm, Глазам, что могли найти более обширное царство,
A deeper vision in their fathomless night. Более глубокое зрение в их ночи бездонной.
For that this man desired and asked in vain Этого тот человек желает и просит напрасно,
While still he lived on earth and cherished hope. Пока живет на земле и лелеет надежду.
Back from the grandeur of my perilous realms Назад, из величия моего опасного царства,
Go, mortal, to thy small permitted sphere! Иди, смертная, на свой маленький земной шар разрешенный!
Hasten swift-footed, lest to slay thy life Спеши, быстроногая, чтобы не убить свою жизнь.
The great laws thou hast violated, moved, Великие ты нарушила законы, ступай,
Open at last on thee their marble eyes." Открой, наконец, взгляд их мраморных глаз на себе".
But Savitri answered the disdainful Shade: Но Савитри ответила презрительной Тени:
"World-spirit, I was thy equal spirit born. "Мир-Дух, я духом равным тебе была рождена.
My will too is a law, my strength a god. Моя воля - тоже закон, моя сила - бог.
I am immortal in my mortality. Бессмертна я в своей смертности.
I tremble not before the immobile gaze Перед неподвижным взором я не дрожу
Of the unchanging marble hierarchies И перед неменяющейся иерархией мраморной,
That look with the stone eyes of Law and Fate. Что смотрит каменными глазами Закона и Рока.
My soul can meet them with its living fire. Своим живым огнем моя душа может их встретить.
Out of thy shadow give me back again Из своей тени отдай мне назад
Into earth's flowering spaces Satyavan В цветущие просторы земли Сатьявана,
In the sweet transiency of human limbs В сладостную скоротечность человеческих членов,
To do with him my spirit's burning will. Чтобы соединить с ним пылающее желание моего духа.
I will bear with him the ancient Mother's load, Я желаю нести с ним древней Матери груз,
I will follow with him earth's path that leads to God. Я желаю следовать с ним земною тропою, что ведет к Богу.
Else shall the eternal spaces open to me, Вечные пространства еще откроются мне,
While round us strange horizons far recede, Пока странные горизонты вокруг нас далеко отступают,
Travelling together the immense unknown. Путешествующих вместе в обширном неведомом.
For I who have trod with him the tracts of Time, Ибо я, что шла с ним по путям Времени,
Can meet behind his steps whatever night Позади его шагов любую ночь могу встретить
Or unimaginable stupendous dawn Или изумительный невообразимый рассвет,
Breaks on our spirits in the untrod Beyond. Что прольется на нас в Запредельном нехоженом.
Wherever thou leadst his soul I shall pursue." Куда бы ты не вел его душу, я буду преследовать".
But to her claim opposed, implacable, Но противостоя ее требованию, неумолимый,
Insisting on the immutable Decree, Утверждая непреложный Декрет,
Insisting on the immitigable Law Утверждая неумолимый Закон
And the insignificance of created things, И сотворенных созданий ничтожность,
Out of the rolling wastes of night there came Долетел из катящихся пустошей ночи
Born from the enigma of the unknowable depths Рожденный из загадки непостижимых глубин
A voice of majesty and appalling scorn. Голос величия и насмешки пугающей.
As when the storm-haired Titan-striding sea Подобно тому, как когда штормоволосое море-Титан
Throws on a swimmer its tremendous laugh Бросает пловцу грозный смех,
Remembering all the joy its waves have drowned, Вспоминая всю радость, что волны его утопили,
So from the darkness of the sovereign night Так из тьмы суверенной ночи
Against the Woman's boundless heart arose Против безграничного сердца Женщины поднялся
The almighty cry of universal Death. Вселенской Смерти крик всемогущий:
"Hast thou god-wings or feet that tread my stars, "Имеешь ты крылья бога или ноги, что на звезды мои могут встать,
Frail creature with the courage that aspires, Создание хрупкое, что домогается с храбростью,
Forgetting thy bounds of thought, thy mortal role? Забывая свои границы мысли, свою смертную роль?
Their orbs were coiled before thy soul was formed. Их орбиты были проложены прежде, чем твоя душа сформирована.
I, Death, created them out of my void; Я, Смерть, создал их из моей пустоты;
All things I have built in them and I destroy. Все вещи на них я воздвиг и все разрушаю.
I made the worlds my net, each joy a mesh. Я сделал миры своей сетью, каждая радость - петля.
A Hunger amorous of its suffering prey, Голод, влюбленный в свою жертву страдающую,
Life that devours, my image see in things. Жизнь, что пожирает: таков мой образ в вещах.
Mortal, whose spirit is my wandering breath, Смертный, чей дух есть мое дыхание скитающееся,
Whose transience was imagined by my smile, Чья скоротечность была придумана улыбкой моей,
Flee clutching thy poor gains to thy trembling breast Беги, свою жалкую добычу прижимая к груди своей трепетной,
Pierced by my pangs Time shall not soon appease. Пронзенной моей острой болью, которую не скоро Время залечит.
Blind slave of my deaf force whom I compel Слепой раб моей глухой силы, которого я заставляю
To sin that I may punish, to desire Грешить, за что могу я наказывать, желать,
That I may scourge thee with despair and grief За что я могу бичевать тебя отчаянием, горем,
And thou come bleeding to me at the last, И ты придешь, кровоточа, ко мне, наконец.
Thy nothingness recognised, my greatness known, Твое ничтожество узнано, мое величие известно,
Turn nor attempt forbidden happy fields Не пытайся попасть на запретные, счастливые земли,
Meant for the souls that can obey my law, Предназначенные душам, что могут моему повиноваться закону,
Lest in their sombre shrines thy tread awake Чтобы в их мрачных часовнях твоя поступь не разбудила
From their uneasy iron-hearted sleep От тревожного железносердечного сна
The Furies who avenge fulfilled desire. Фурий, которые мстят осуществленным желаниям.
Dread lest in skies where passion hoped to live, Страшись, чтоб в небесах, где страсть надеялась жить,
The Unknown's lightnings start and, terrified, Где берут начало Неведомого молнии, ужаснувшаяся,
Lone, sobbing, hunted by the hounds of heaven, Одинокая, рыдающая, преследуемая гончими неба,
A wounded and forsaken soul thou flee Израненная и покинутая душа, ты не спасалась
Through the long torture of the centuries, Сквозь долгую пытку столетий,
Nor many lives exhaust the tireless Wrath Не многие жизни неутомимый Гнев истощают,
Hell cannot slake nor Heaven's mercy assuage. Который утолить Ад не может и смягчить небесная милость.
I will take from thee the black eternal grip: Я сниму с тебя черную вечную хватку:
Clasping in thy heart thy fate's exiguous dole Сжимая в сердце своей судьбы мелкие горести,
Depart in peace, if peace for man is just." Ступай с миром, если для человека есть мир".
But Savitri answered meeting scorn with scorn, Но Савитри ответила, встречая насмешку насмешкой,
The mortal woman to the dreadful Lord: Смертная женщина Господину ужасному:
"Who is this God imagined by thy night, "Кто этот Бог, которого придумала ночь,
Contemptuously creating worlds disdained, Презренные миры создающий презрительно,
Who made for vanity the brilliant stars? Что сделал для тщеты лучистые звезды?
Not he who has reared his temple in my thoughts Не он свой храм возвел в моих мыслях
And made his sacred floor my human heart. И сделал его священный пол моим человеческим сердцем.
My God is will and triumphs in his paths, Мой Бог - это воля и триумфы на дорогах его,
My God is love and sweetly suffers all. Мой Бог - это любовь и все страдания сладостные.
To him I have offered hope for sacrifice Ему предложила надежду я в жертву,
And gave my longings as a sacrament. Мои страстные желания отдала как обет.
Who shall prohibit or hedge in his course, Кто запретит или воспрепятствует его ходу,
The wonderful, the charioteer, the swift? Быстрому, чудесному возничему?
A traveller of the million roads of life, Путешественник миллионов дорог жизни,
His steps familiar with the lights of heaven Его шаги, со светилами небес близко знакомые,
Tread without pain the sword-paved courts of hell; Ступают без боли по мощеным мечами площадям ада;
There he descends to edge eternal joy. Туда он спускается точить вечную радость.
Love's golden wings have power to fan thy void: Золотые крылья любви имеют силу развеять твою пустоту:
The eyes of love gaze starlike through death's night, Глаза любви, подобные звездам, смотрят через ночь смерти,
The feet of love tread naked hardest worlds. Нагие ноги любви ступают по самым твердым мирам.
He labours in the depths, exults on the heights; Она трудится в глубинах, в высотах ликует;
He shall remake thy universe, O Death." Она твою вселенную, о Смерть, переделает".
She spoke and for a while no voice replied, Она сказала и какое-то время не отвечал голос ей,
While still they travelled through the trackless night Они по бездорожной шли ночи
And still that gleam was like a pallid eye И тот проблеск был, как бледный глаз,
Troubling the darkness with its doubtful gaze. Беспокоящий тьму своим взором неясным.
Then once more came a deep and perilous pause Затем вновь наступила глубокая и опасная пауза
In that unreal journey through blind Nought; В том нереальном путешествии через слепое Ничто;
Once more a Thought, a Word in the void arose Еще раз Мысль, Слово в пустоте поднялись
And Death made answer to the human soul: И Смерть дала ответ душе человека:
"What is thy hope? to what dost thou aspire? "На что ты надеешься? К чему ты стремишься?
This is thy body's sweetest lure of bliss, Это - твоего тела сладчайшая приманка блаженства,
Assailed by pain, a frail precarious form, Хрупкой, ненадежной формы, атакованной болью,
To please for a few years thy faltering sense Услаждать несколько лет твое запинающееся чувство
With honey of physical longings and the heart's fire Медом физической сладости и огнем сердца,
And, a vain oneness seeking, to embrace Тщетно единства ища, чтобы обнять
The brilliant idol of a fugitive hour. Сверкающего идола мимолетного часа.
And thou, what art thou, soul, thou glorious dream И ты, что есть ты, душа, ты - славная греза,
Of brief emotions made and glittering thoughts, Созданная краткими эмоциями и блестящими мыслями,
A thin dance of fireflies speeding through the night, Светлячков хрупкий танец, спешащих сквозь ночь,
A sparkling ferment in life's sunlit mire? Искрящийся фермент в освещенной грязи жизни?
Wilt thou claim immortality, O heart, Ты что же, потребуешь бессмертия, сердце,
Crying against the eternal witnesses Крича вопреки вечным свидетельствам,
That thou and he are endless powers and last? Что ты и он - нескончаемые и бесконечные силы?
Death only lasts and the inconscient Void. Только Смерть продолжается и Пустота несознательная,
I only am eternal and endure. Только я вечен и нескончаем.
I am the shapeless formidable Vast, Я - грозная Обширность бесформенная,
I am the emptiness that men call Space, Я - пустота, которую люди Пространством зовут,
I am a timeless Nothingness carrying all, Я - безвременное Ничто, несущее все,
I am the Illimitable, the mute Alone. Я - Неограничиваемый, немое Одно.
I, Death, am He; there is no other God. Я, Смерть, есть Он; нет Бога иного.
All from my depths are born, they live by death; Все из моих глубин рождены, все живут смертью:
All to my depths return and are no more. Все в мои глубины вернутся и больше не будут.
I have made a world by my inconscient Force. Я создал мир своей несознательной Силой.
My Force is Nature that creates and slays Моя Сила - Природа, что созидает и убивает
The hearts that hope, the limbs that long to live. Сердца, что надеются, члены, что хотят жить.
I have made man her instrument and slave, Я человека ее инструментом и рабом сделал,
His body I made my banquet, his life my food. Его тело я своим сделал пиром, его жизнь - своей пищей.
Man has no other help but only Death; Человек помощи иной не имеет, кроме как Смерти;
He comes to me at his end for rest and peace. Он приходит ко мне в своем конце за отдохновением и миром.
I, Death, am the one refuge of thy soul. Я, Смерть, твоей души единственное убежище.
The Gods to whom man prays can help not man; Боги, которым человек молится, ему не могут помочь;
They are my imaginations and my moods Они есть мои вымыслы и мои настроения,
Reflected in him by illusion's power. Отраженные в человеке силой иллюзии.
That which thou seest as thy immortal self То, что ты видишь как свою бессмертную самость,-
Is a shadowy icon of my infinite, Это тенистая икона моей бесконечности,
Is Death in thee dreaming of eternity. Это Смерть в тебе, о вечности грезящая.
I am the Immobile in which all things move, Я есть Неподвижный, в котором все движутся,
I am the nude Inane in which they cease: Я - нагая Пустота, в которой они прекращаются:
I have no body and no tongue to speak, У меня нет ни тела, ни языка говорить,
I commune not with human eye and ear; Я не общаюсь с человеческим глазом и ухом;
Only thy thought gave a figure to my void. Лишь твои мысли придают фигуры моей пустоте.
Because, O aspirant to divinity, Лишь потому, о претендент на божественность,
Thou calledst me to wrestle with thy soul, Что ты призывала меня со своею душою бороться,
I have assumed a face, a form, a voice. Я притворился лицом, формой и голосом.
But if there were a Being witnessing all, Но если бы в тебе и было Существо, свидетель всему,
How should he help thy passionate desire? Как бы оно помогло твоему желанию страстному?
Aloof he watches sole and absolute, В стороне оно наблюдает, одинокое и абсолютное,
Indifferent to thy cry in nameless calm. Равнодушное к твоему крику в безымянном покое.
His being is pure, unwounded, motionless, one. Его существо чисто, не изранено, неподвижно, одно.
One endless watches the inconscient scene Один бесконечный наблюдает бессознательную сцену,
Where all things perish, as the foam the stars. Где все вещи гибнут, как пену звезд.
The One lives for ever. There no Satyavan Он Один живет вечно. Там нет Сатьявана,
Changing was born and there no Savitri Рождено изменение - и нет там Савитри,
Claims from brief life her bribe of joy. There love Что от краткой жизни своей взятки радости требует. Туда любовь
Came never with his fretful eyes of tears, Никогда не приходила с глазами от слез красными,
Nor Time is there nor the vain vasts of Space. Нет там ни Времени, ни тщетных ширей Пространства.
It wears no living face, it has no name, Оно не несет живого лица, ни имени оно не имеет,
No gaze, no heart that throbs; it asks no second Ни взгляда, ни сердца, что бьется; оно не просит секунду
To aid its being or to share its joys. Помочь его бытию или разделить его радости.
It is delight immortally alone. Оно - восторг одинокий бессмертно.
If thou desirest immortality, Если ты желаешь бессмертия,
Be then alone sufficient to thy soul: Своей душе одна будь достаточна:
Live in thyself; forget the man thou lov'st. Живи в себе, забудь мужчину, которого любишь.
My last grand death shall rescue thee from life; Моя последняя величественная смерть тебя от жизни спасет;
Then shalt thou rise into thy unmoved source." Тогда ты поднимешься в свой неподвижный источник".
But Savitri replied to the dread Voice: Но Савитри ответила ужасному Голосу:
"O Death, who reasonest, I reason not, "О Смерть, что рассуждает, не рассуждаю я,
Reason that scans and breaks, but cannot build Резон, что изучает и ломает, но построить не может
Or builds in vain because she doubts her work. Или строит напрасно, ибо не верит работе.
I am, I love, I see, I act, I will." Я есть, я люблю, я вижу, я желаю, я действую".
Death answered her, one deep surrounding cry: Смерть ответила глубоко окружающим криком:
"Know also. Knowing, thou shalt cease to love "Знаю тоже. Знаю, ты перестанешь любить
And cease to will, delivered from thy heart. И желать, освобожденная от своего сердца,
So shalt thou rest for ever and be still, Ты утихнешь навеки и будешь спокойна,
Consenting to the impermanence of things." Соглашаясь на преходящесть вещей".
But Savitri replied for man to Death: Но Савитри в защиту человека Смерти сказала:
"When I have loved for ever, I shall know. "Когда я полюбила навеки, я знала.
Love in me knows the truth all changings mask. Любовь во мне знает правду, которую маскируют все перемены.
I know that knowledge is a vast embrace: Я знаю, что знание - это объятия широкие:
I know that every being is myself, Я знаю, что каждое существо есть я сама,
In every heart is hidden the myriad One. В каждой груди спрятан мириадный Один.
I know the calm Transcendent bears the world, Я знаю, что спокойный Трансцендентальный несет мир,
The veiled Inhabitant, the silent Lord: Скрытый Обитатель, Господин молчаливый:
I feel his secret act, his intimate fire; Я чувствую его тайное действие, его сокровенный огонь;
I hear the murmur of the cosmic Voice. Я слышу журчание космического Голоса.
I know my coming was a wave from God. Я знаю, мой приход был волною из Бога.
For all his suns were conscient in my birth, Ибо все его солнца были в моем рождении сознательны
And one who loves in us came veiled by death. И тот, кто в нас любит, пришел, скрытый смертью.
Then was man born among the monstrous stars Затем человек среди огромных звезд был рожден,
Dowered with a mind and heart to conquer thee." Наделенный сердцем и разумом, чтобы тебя победить".
In the eternity of his ruthless will В вечности своей безжалостной воли,
Sure of his empire and his armoured might, Уверенный в своей империи и в своей бронированной мощи,
Like one disdaining violent helpless words Подобно пренебрегающему бурными словами беспомощными
From victim lips Death answered not again. Из уст своей жертвы, тот бог не ответил.
He stood in silence and in darkness wrapped, Он стоял в молчании и во тьму кутался,
A figure motionless, a shadow vague, Неподвижная фигура, неясная тень,
Girt with the terrors of his secret sword. Опоясанная ужасами его тайных мечей.
Half-seen in clouds appeared a sombre face; Полузримое в тучах мрачное лицо показалось;
Night's dusk tiara was his matted hair, Сумрачной тиарой Ночи его спутанные волосы были,
The ashes of the pyre his forehead's sign. Пепел погребальных костров отмечал его лоб.
Once more a wanderer in the unending Night, Снова, скиталец в нескончаемой Ночи,
Blindly forbidden by dead vacant eyes, Слепо запрещенная мертвыми, пустыми глазами,
She travelled through the dumb unhoping vasts. Она путешествовала по немым, безнадежным пространствам.
Around her rolled the shuddering waste of gloom, Вокруг нее катились содрогающиеся пустоши мрака,
Its swallowing emptiness and joyless death Его глотающая пустота и безрадостная смерть,
Resentful of her thought and life and love. Возмущенная ее мыслью, ее жизнью, любовью.
Through the long fading night by her compelled, В долгой ночи, блекнущей под ее принуждением,
Gliding half-seen on their unearthly path, По неземным дорогам полузримо скользя,
Phantasmal in the dimness moved the three. В неясной тусклости призрачно двигались трое.
   
End of Canto Two Конец второй песни
End of Book Nine Конец книги девятой

Forward
Backward

 Вперед
Назад